Книга Я дрался за Украину - Антон Василенко

В 1941 году началась война, немец быстро красных разбил, стала у нас немецкая власть. У нас тут боев не было — красные отошли куда-то на Корец. Немцы как пришли, так все и захватили. В Воронове, в соседнем селе, захватили бывшее панское хозяйство. Мой старший брат пошел туда на работу. А в 1942 году стали молодежь забирать в Германию. Я говорю брату: «Поговори там — может, я буду скот пасти у немца, чтобы не забрали в Германию?» Он поговорил с ландвиртом, сказал, что брат хочет идти на работу, и так я остался здесь при немцах.

При немцах сначала все было спокойно, а потом наши организовали УПА — нападали на немцев, забирали оружие, не давали вывозили молодежь. В нашем районе основная база УПА находилась в селе Пустомыты. В 1943 году, 17 декабря, уже перед тем, как отступать, немцы сожгли Пустомыты, много людей выбили. Помню как они туда ехали, с двух сторон — одни через наше село на Малетин, а другие через Садовое на Люцинов. По дороге несколько человек поймали и убили, а потом окружили Пустомыты, жгли дома, людей выгоняли из домов и расстреливали.

В январе месяце 1944 года опять пришли русские. Как Красная Армия зашла, сразу началась мобилизация — позабирали всех, кто мог воевать. Моего старшего брата тогда забрали на фронт. Он при Польше кончил пять классов, грамотный был. Так его отправили учиться на офицера — стал младшим лейтенантом, имел одну звездочку на погоне. А потом послали брата на фронт, и в Белоруссии он погиб — вышел из блиндажа, смотрел в бинокль, и ему снайпер прямо в глаз попал. Там брата и похоронили, и назвали его именем школу.

Ну, а я на войну не попал, потому что еще не подходил по возрасту. И после войны меня не призывали. В селе нас было шесть парней 1928 года, так двое служили в армии, а мы четверо — нет. Я жил с матерью, делал всю работу по хозяйству, а в 1948 году нас загнали в колхоз.

В нашем районе повстанцы действовали все время. Каждую неделю — то какой-то бой, то засада, то кагэбисты облаву делают. Еще где-то в 1944 году в Гоще сформировали сотню УПА, которая потом рейдовала по Гощанскому, Тучинскому, Костопольскому району, а в 1946 году ее разделили на группы. И в 1947 году одну такую группу продал их командир — знаю, что он был родом из нашего края, из села Чудница. Шел с задания с ними — на Пустомыты, в лес. Здесь между Вороновом и Мощонами есть такая долинка, низина. И он сказал им: «Вы идите по низине, а я один пойду по дороге, чтобы нас не увидели». А у него уже было договорено с кагэбистами — они перед этим, ночью, приехали из трех районов, сделали там засаду. Повстанцы зашли в эту низину, и их там всех перебили — двадцать три человека. Люди убитых повстанцев собрали и похоронили у нас в Мощонах на кладбище. В той группе из нашего села никого не было — только хлопцы из Тучина и из Пустомыт.

Средний мой брат жил дома, после войны служил в армии, а потом пошел в «стрибки» (в истребительный батальон — прим. А.И.). Он не сам туда пошел, их принудительно организовали — набирали фронтовиков и тех, которые просто служили в армии. «Стрибки» охраняли колхоз, чтобы бандеровцы не сожгли. Ой, а если бы нам дали приказ жечь колхоз, то знал бы тот «стрибок», что это я пошел, поджег сарай? Не знал бы!

А.И. — Как вели себя «стрибки»? Подполье имело какие-то столкновения с ними?

Н.Ч. — Мы к ним не имели никаких претензий, потому что они нам ничем не угрожали. К примеру, пошли они как-то в лес на охоту, несколько человек. Так их там встретили наши хлопцы — оружие не забирали, а забрали патроны. И сказали им, чтобы больше туда не шли. Наши их не убивали. Зачем его убивать, если он ничего не знает, нашим хлопцам ничего не делает?

Я еще с шестнадцати лет занимался «политическими делами», помогал «Степановым хлопцам» — листовки клеил, патроны воровал у брата. Он придет домой, положит автомат, патроны, а я тихонько подойду, патроны забираю. Много не брал — по два патрона за раз, каждый день по два патрона. В подполье был мой друг, Василий Довгалец, 1927 года рождения, имел псевдо «Птах» — так я патроны ему передавал. Наберу штук десять — передам. Знаете, помогал хлопцам, как мог. В нашем селе многие думали, как помочь повстанцам, как кулаки хорошо держать, чтобы стала свободная Украина.

А.И. — Сколько людей из Мощон прошло через подполье?

Н.Ч. — Человек пятьдесят. Многие из них погибли — кто где, в разных местах. (село Мощоны: участников УПА: 47 человек; подпольщиков ОУН: 7 человек. Всего: 54 человека. Погибших: 16 человек. Репрессированных: 19 человек — Книга Памяти и Славы Волыни. Том 4: Ровенская область. Гощанский район — 2002 — прим. А.И.)

В 1948 году началось мое повстанческое дело. У меня возникла тяга к этому, хотел больше сделать для этой борьбы. К оуновским руководителям меня привел Василий Довгалец. Он еще до того приходил ко мне, агитировал, чтобы я шел в подполье. Я говорю ему: «Не могу, потому что у меня один брат погиб, а второй служит. А я с матерью — как она будет одна? Я в подполье не пойду, а буду жить дома и выполнять ваши приказы». Так и взяли меня. Стал выполнять те обязанности, что они мне поручали. Дали мне псевдо — «Король». Я молодой был, задания быстро выполнял. Так один наш повстанец говорит: «Ты смотри, справляется, как король!» Вот и дали мне такое псевдо.

А.И. — Вас официально приняли в члены ОУН?

Н.Ч. — Нет, не было такого. Так, вопросы позадавали — кто я такой, кто мои родственники. Принимал меня в Пустомытах командир боевки ОУН. Наше село принадлежало к Пустомытам (один сельсовет), и наши подпольщики им подчинялись. Он был человек пожилой, имел псевдо «Трофим». При надобности он присылал посыльного ко мне, я являлся к нему в Пустомыты, получал приказы.

А.И. — Какие задания Вы выполняли?

Н.Ч. — Давали мне листовки клеить, для агитации. А когда надо повстанцев провести куда-то — тоже мне. Как-то вызывает меня «Трофим», говорит, что надо двоих партизан завезти за село Бабин, в лес. Дали мне воз, и я их повез туда. Воз обшит досками, и у него двойное дно — они вдвоем под низ ложатся, я сверху накладываю сена и везу. Приезжаю на место, а там должен быть человек — должен ходить с собакой. Если человек с собакой ходит, значит можно ехать в лес — это сигнал такой. Туда доехали благополучно, никто не останавливал, никто не спрашивал — Бог дал счастливую дорогу. Отвез хлопцев, они вылезли, а я обратно поехал, домой. Когда ехал обратно, то в Бабине участковый остановил:

— Куда едешь, малый?

— Домой.

— А где твой дом?

— Далеко! Еще километров тридцать будет.

— А что везешь?

— Лошадям сено везу.

— А, ну поезжай к чертовой матери!

Поехал дальше. Знаете, милиция больше пожилых людей останавливала — когда едет человек постарше, то он, может, больше знает. А если едет молодой пацан, то они не очень допрашивали. Так что нам, молодым, было полегче.

В другой раз я по связи проводил хлопцев, ночью — из Малиновки в Горбаков. Их шесть человек, хорошо вооруженных — все с автоматами, по два диска патронов, по две гранаты у каждого. У нас для связи своя линия была — в Малиновке тропа вдоль пруда, а дальше полями, полями до Горбакова. Главное перейти шоссе, чтобы никто не увидел, потому что там до Гощи недалеко, до райцентра — кагэбисты сразу могли приехать. Ночью провел их туда, все благополучно. Поручение было такое: «В Горбакове возле реки будет сидеть человек. И он будет вас ждать возле той ямы, где берут мел». Утром пришли мы к реке, на луг. Вижу — ходит человек. Хлопцы залегли, а я подошел к нему, говорю: «Доброе утро. Какая у вас тут местность — зеленый луг, река, утки плавают». А это был пароль — если я сказал «утки плавают», то ему надо сказать: «И щуки плавают». И он мне это сказал. Тогда я подаю ему руку, свистнул, подходят хлопцы. Говорю ему: «Вот тебе, друг, шесть хлопцев — ты знаешь, на какое дело они назначены и куда им надо. Отправь их так, как я отправил к тебе». Они пошли дальше, а я вернулся домой. Я так не раз переводил наших ребят. И в каждом селе подпольщики имели свой пароль — если идешь туда, то должен его знать.